Русскинская

Сложно получить представление о быте коренных народов Севера, не совершив прогулку по этнографической тропе Русскинской. Над разработкой экологических маршрутов здесь еще трудятся, но для нас сделали исключение – предложили посетить стойбище, на кото­ром проживают Сергей Васильевич Кечимов и его жена Капитолина Васильевна Тэвлина. Легкие на подъем, наши знакомые экологи и журналисты из Сургута и Ханты-Мансийска присоединились к нам. И все вместе мы постарались быть ненавязчивыми гостями друго­го мира. Сворачивая с асфальтированной промысловой дороги в тайгу, мы помнили слова главы поселения Анатолия Прасолова, что ханты – это люди обычая и веры, что они живут, пока их объединяет некая тайна жизни, которую знают лишь все свои. Не пытаясь загля­нуть за границы дозволенного, мы шли за впечатлением и за краеведческими открытиями.

Мягко пружиня по ковру изо мха и ягеля, Сергей Кечимов вел нас по узкой, на ширину нарт, дороге. К себе – на стойбище. Еще полчаса назад, когда мы все вместе пили чай в администрации поселения, он выглядел немного другим: скромно сидел на краеш­ке стула, смущено откликался на наши расспросы:

– Сколько километров до стой­бища? За сколько дойдем?

– Немного и недолго, – от­вечал он в соответствии со сво­ей, национальной, теорией отно­сительности. На таежной тропе в нем проснулось уютное чувство хозяина.

– Привыкать надо по тайге хо­дить, – снисходительно улыбался Сергей, наблюдая краем глаза за тем, как мы запыхались и едва по­спеваем за ним.

Дорога петляла меж тонко­стволых сосен. И, как назло, мох, переполненный влагой от про­шедшего поутру дождя, чавкал под ногами. Но для нашего про­водника эти четыре километра до стойбища были делом привыч­ным, пустяковым. Если бы не мы, любопытные городские путни­ки, которые то и дело спрашива­ли про каждую травинку оживаю­щей тайги:

– А это что за цветочки розо­вые?

– Черника.

– А мох этот зелененький?

– Это ягель. Олени не любят высохший ягель, просто топчут. Едят только свежий. Выедают…

Знаний о тайге, об оленях у каждого ханты много – на целую жизнь.

Меж тем наша компания разби­лась на два отряда. В одном из них оказались те, кто решил любой це­ной не отставать от Сергея Кечимо­ва, чтобы не прерывать попутной беседы. Обменивались незначи­тельными фразами, а получалась, пусть и немного сбивчивая, но зато неоднотонная история.

Другие шли под покровитель­ством Анатолия Прасолова. Не­смотря на захваченный им кара­бин, дамы задорно и громко – для блуждающего по тайге медведя – распевали песни.

– Дядя Миша был недавно здесь, на стойбище, – Кечимов перешел на «тайный» язык, когда разговор коснулся священного зверя. – Этой весной из пятнадца­ти родившихся оленят осталось только четыре. Я ему сказал: «Моего оленя поймаешь – всего съешь, ничего не оставляй, чтоб не гнил». Но он иногда ногу оставит, иногда рога. Не слушается. И все равно лезет. Оленей гоняет – куда они бегут, туда и он за ними идет. Как-то собака начала лаять – вы­шел, оказывается, «дядя» подхо­дил. Следы оставил…

У нашего хантыйского провод­ника зазвонил мобильный теле­фон. Слышно было, как жена Капа проворковала что-то на родном языке.

– Спрашивает, далеко ли мы.

– А SMS-ки читать умеете?

– Нет. Мало учился. Три клас­са. Но все забыл уже. Когда это было! Мне 56-й год пошел.

– А телевизор у вас есть?

– Нет. У Витьки есть. (прим. ред. – брат жены, живет рядом в своем доме с женой и тремя деть­ми). Он антенной ловит. Я не хочу телевизор, потому что если теле­визор есть – ничего не сделаю. Когда захочу – у меня есть ноут­бук, диск поставил, посмотрел. То же кино. В прошлом году мне ска­зали: «Купи компьютер. Сфотогра­фируешь что-нибудь, потом ска­жешь в поселке – тебе переведут на компьютер». Я снимал на теле­фон, как священное место откопа­ли. Скинули потом.

До стойбища было еще далеко, но вдали уже слышался неодобри­тельный собачий лай – идут чужие.

– Сколько вы тут уже живете?

– Пятый год.

– А в поселке жили?

– Там квартира у нас. Но мы в ней не живем, так, вещи храним. Заходим иногда. В поселке жизнь не идет. Покоя не дают. Пришли сюда – здесь спокойно.

– Пили в поселке? – догады­ваемся мы.

– Пил. Закодировался и за­был про это. Курить бросил, вод­ку пить бросил. Я много курил. В последнее время две пачки в день было мало. Сигареты дома остав­лю и чувствую, чего-то не хвата­ет. Купил таблетки от курения, съел их – все равно не помога­ют. Потом мне сказали, что коди­ровка скоро приедет от курева. Думаю, хоть бы меня замком за­крыли, только бы не курил. Шесть человек туда пошли. Врач-мужик говорит: «Три человека из вас бу­дут курить, а трое не будут». Ду­маю, хоть бы от меня отошло. И с тех пор я не курил.

Вот так, за разговорами дошли до стойбища, доступ на террито­рию которого ограждал высокий, в семь жердей, кораль. Отшельни­чески серая, с маленькими окнами изба была покрыта рулонным то­лем – в тон со срубом и вытоптан­ной оленями землей. Раньше кры­ши обкладывали мхом или дерном, но сейчас это хлопотное занятие ханты подзабыли.

– Дом-то теплый? – недовер­чиво стали выспрашивать мы хо­зяина.

– Да, – закивал Кечимов. Он подошел к причудливому лаба­зу на одной ножке, повернул его вправо-влево. – Крутится. Сам сделал. Один – Капе под продукты, второй – себе под инструменты.

Архитектурные каноны у хан­тов не менялись веками. Тради­ционный лабаз – это маленький домик на сваях, чтобы не залеза­ли дикие звери. А тут такой ди­зайн! Избушка поворачивается, как в сказке, «к лесу задом, ко мне передом». Повертеть лабаз вслед за хозяином мы не реши­лись: эти хозяйственные построй­ки не так просты, как кажутся. Иногда таится в них не мука и мясо, а что-то смутное, обереж­ное: кости медведя или идолы. Сами ханты относятся к ним пре­

дельно серьезно, не рискуют под­ходить к лабазам с наступлением сумерек… Не спрашиваем, поче­му. Нельзя – и все!

Зашли в дом. Как ожидалось, в нем только одна общая комната. Из обстановки – печка-«буржуй­ка», стол, традиционный настил- нары. Живут здесь вдвоем – Капа и Сергей. Капа хозяйничает по дому. Сергей следит за оленя­ми. Когда-то он был исполнителем ритуальных песен в националь­ном самодеятельном коллективе «Вонтнэ – Таежница». Сейчас изго­тавливает для него традиционные национальные инструменты из де­рева. Таких мастеров – наперечет.

Мы расположились у стола, а Капа выскочила из дома подго­рячить воду в чайнике. Подбро­сила полено в огонь, присела на чурбан – сейчас закипит. У хан­тов дрова колет женщина. К ос­новным женским занятиям отно­сятся также воспитание детей, приготовление пищи, заготовка дров, шитье одежды. Гендерное разделение труда ведется со ста­рины, считается вечным и неру­шимым. Хантыйские мужчины в свое оправдание даже придума­ли пословицу: «Дрова рубить – людей смешить!»

Тем временем гости разделы­вали большую замороженную ры­бину муксуна, которая водится в Оби и ее притоках. В тему посыпа­лись вопросы о гастрономических пристрастиях обитателей дома.

– Чем обычно питаетесь? Что готовите?

– Рыбы у нас мало, да и на ры­балку далеко ходить. Покупаем в магазинах. Купил как-то рыб­ные фрикадельки в банке, думал, рыба… Макароны не покупаю – не люблю. Мясо едим только зи­мой. Оленя лучше забивать, когда у него мех гуще, толще, длиннее, с теплым подшерстком. Оленину обычно варим. Раньше это было охотничье место: лоси, белки – все водилось. Сейчас промыслового зверя стало меньше.

Кечимов заверил, что строга­нина – блюдо безопасное, так как муксун никогда не болеет. Кусочек рыбки плюс соль, перемешанная с молотым черным перцем, – и се­верный деликатес готов. Хозяева же угощались привезенной нами копченой колбасой и клубникой.

Пришли олени. С их появле­нием стойбище ожило. Олененок Ромка, свои первые месяцы про­живший прямо в избе, первым де­лом подбежал к дверям. Потоп­тавшись у входа, сообразив, что сейчас не до него, олененок обид­чиво мотнул головой и присоеди­нился к старшим. У хантов не при­нято говорить, сколько оленей в стаде. Поэтому ни спрашивать, ни считать их мы не стали. Олени до­верчиво подбежали к Капе и Сер­гею. К гостям – только из-за ла­комства (комбикорма с солью). Чувствовалось, что существует ка­кое-то древнее родство между оле­нями и хантами, что какая-то сила сближает их и дает им божью по­мощь жить вместе на этой земле.

Олени поели, покрутились у за­гона, дали нам возможность сфо­тографироваться и снова вырва­лись на свободу.

Пора и нам. Обратно идти быстрее – лес стал приветливей, говорливей. На прощанье завя­зали цветные ленточки на моло­дой березке, загадали желание и поехали домой. Пелена непред­сказуемого и случайного рассея­лась…